Очерк альманаха «На суше и на море», изд. «Мысль», 1973г. / Кения

Еще совсем недавно громоздкое и во многом рискованное путешествие в африканские дебри стало в наше время делом несложным. Благодаря развитию транспорта, связи, сервиса европейцы, например, к своему удивлению, обнаружили, что Африка почти вдвое ближе к ним, чем Северная Америка, и поездки туда сделались для них привычными. Динамичные же американцы, объездив всю Европу и удовлетворив тем присущую им «тоску по древностям», начали испытывать влечение к не тронутой человеком природе. К «уайлдлайф» — «дикой жизни», как любят говорить янки.
Так в Африке за последние десятилетие возник туристский бум, вызванный наплывом европейских и американских посетителей. Только в одной Кении — наиболее посещаемой стране континента — поток туристов за последнее десятилетие вырос почти в восемь раз и превысил в 1973 г. полмиллиона человек. В итоге туризм превратился в одну из важных отраслей экономики этой восточноафриканской республики.
Огромные выгоды, получаемые от туризма, породили интерес к туризму. С ним считаются, его вкусы изучают. Поэтому доподлинно известно, что туристы едут в Кению, да и вообще в Африку, не для того, чтобы познакомиться с ее городами или покупаться в Индийском океане, голубизна воды которого мало чем отличается от средиземноморской. Девяносто процентов туристов приезжает для того, чтобы побывать в знаменитых африканских заповедниках. Показательно, что туристский бум затронул лишь те африканские страны, где в девственной неприкосновенности сохранились большие пространства нераспаханных земель — последний приют гигантов африканской фауны. К этим странам относятся Кения, Уганда, Танзания, Руанда, ЮАР, Ботсвана, Замбия, Малави, Мозамбик. Западную Африку, куда более интересную и яркую этнически, но почти лишившуюся животных, туристы не жалуют.
Чтобы привлечь туристов и их деньги, многие западноафриканские страны приступили к созданию заповедников и у себя. Но заселять их им приходится львами и слонами, импортируемыми из восточноафриканских нацпарков.

Вопрос этот отнюдь не праздный. За шесть лет жизни в Восточной Африке, объездив все знаменитые и малоизвестные заповедники, я пришел к твердому убеждению: проблемы их организации и деятельности здесь весьма специфичны.
В Кении, например, существует два вида заповедников, хотя в обиходе, да и в популярной литературе, различия между ними подчеркиваются редко. Это национальные парки (National Parks) и резерваты животных (Wildlife Reserves). И там и здесь охота на любых зверей строжайше запрещена законом. Однако если в кенийских национальных парках Найроби, Цаво, Меру, гора .Кения и Абердар, озеро Накуру, морских парках Ватаму и Малинди запрещена также и любая другая хозяйственная деятельность человека, то в резерватах Самбуру, Марсабит, Масаи-Мара, Масаи-Амбосели, Шимба подобная деятельность допускается. А это означает, что если в парке Меру, например, не может жить никто, кроме 20—30 человек обслуживающего персонала, то в резервате Самбуру местное население имеет право свободно гонять скот и распахивать землю.
Как правило, африканцы селятся на периферии резерватов, где меньше зверей и больше проезжих дорог. Огромные доходы от туризма зачастую заставляют власти больше заботиться о животных, чем об интересах людей, и поэтому территории резерватов — это территории постоянного молчаливого конфликта между администрацией заповедника и местными племенами. Далекий от экономической политики скотовод-африканец не в силах понять, почему он должен уступать свой земли пришлым белым туристам, которые лишь изредка наведываются в удаленные уголки парка — прежние пастбища — лишь для того, чтобы восхититься при виде пасущегося вместе с коровами кафрского буйвола или сфотографировать обезьян, сидящих на дереве. А буйволы и обезьяны настолько не в диковину африканцам племени самбуру, что их искренне удивляет, зачем надо вазунгу (белым) ради этих тривиальных животных ехать за тридевять земель.
Возникают бесконечные тяжбы администрации и общинников по поводу браконьерства. Самбуру пригвоздил копьем к земле леопарда. Администрация считает его нарушителем закона. Племя же заявляет, что пастух всего лишь оборонялся от хищника, пытавшегося утащить теленка. Подобные тяжбы разбираются годами, причем судебные власти порой умышленно затягивают дело. Обвинить пастуха в браконьерстве — значит испортить от-ношения со всем племенем, восстановить его против заповедников и присутствия в них туристов. А оправдать охотника на леопарда — значит создать опасный прецедент, поощрить других к истреблению зверей в резервате. Впрочем, по этому пути идут многие жители районов, прилегающих к резерватам. Зверей здесь убивают при любом удобном случае, и всякий раз оправдывают это необходимостью обороны. Конечно, леопарды и буйволы еще не разучились нападать на человека. Но, наверное, в девяноста девяти случаях из ста зверь предпочел бы разойтись с человеком мирно.

Однако все эти «околозаповедные» конфликты остаются вне поля зрения туриста. Для него заповедник начинается со стрельчатых ворот, сбоку от которых на двух деревянных столбах укреплен внушительных размеров металлический силуэт носорога — символ кенийских парков. Надпись гласит: «Резерват животных Самбуру». Тут же будочка, где одетый в униформу аскари продает билеты на право въезда в заповедник. Обычно иностранные туристы, путешествующие по Кении с помощью компаний по организации сафари, приезжают в заповедник на небольшом раскрашенном под зебру или жирафа автобусе, рассчитанном на четыре — шесть человек. Пока шофер покупает билеты (3 доллара за каждого туриста и 1,5 доллара за автобус), посетители в предчувствии острых ощущений и романтических встреч с «дикими хозяевами буша» фотографируются возле силуэта носорога и знакомятся с правилами поведения людей в заповеднике, где «хозяин — зверь». К своему великому разочарованию, они узнают, что в резервате нельзя кричать и громко восторгаться увиденным, нельзя выходить из машины, приманивать зверей бананами, бисквитами, конфетами и прочей снедью, которой посетители уже набили сумки. Нельзя также приближаться к зверям на расстояние менее 10 метров, но зато, находясь за рулем, необходимо уступать дорогу зверям, особенно слонам, придерживаться скорости не более 20 км в час и возвращаться в гостиницу или к воротам парка не позднее наступления сумерек, то есть в половине седьмого вечера. Все эти ограничения, предоставляющие множество преимуществ животным и никаких — людям, обычно несколько обижают туристов, но отнюдь не убивают в них интереса к заповеднику.
Наконец шофер положил в карман билеты, аскари открыл шлагбаум, и зеброподобный автобусик покатил по красной дороге парка. Ворота позади.
Эти ворота, как ни странно, магически действуют на большинство туристов. «Есть ворота, значит, есть и забор»,— решают они.
— Какому же чудаку взбредет в голову ставить отличные ворота, да еще и шлагбаум, если нет изгороди? — с чувством глубокой убежденности доказывали мне десятки туристов, когда речь заходила о заповедниках.— Конечно, все парки в Кении огорожены!
И тут турист впадает в свою первую ошибку. Слово «парк рождает в его голове впечатление какого-то ухоженного, окультуренного клочка земли, а если турист из Европы, то возникают прямые ассоциации с европейскими парками-заповедниками. Там на учет поставлено каждое дерево, а каждый егерь доподлинно знает, на каком из пронумерованных деревьев живет белка. Турист и не подозревает, что в сегодняшней Кении парки и резерваты занимают около 40 тысяч квадратных километров, почти десять процентов территории страны. Обнести забором, например, огромны парк Цаво и прилегающие к нему резерваты равносильно тому, чтобы построить изгородь вдоль границ какой-нибудь европейской страны, скажем Бельгии.

Парки и резерваты огромны. Красные ниточки дорог; по которым бегают туристские автобусики, проложены лишь между наиболее интересными районами заповедников с красивым ландшафтами, водопоями или тенистыми зарослями деревьев, привлекающими зве- рей. Между этими дорогами лежат обширные пространства девственного африканского буша. Животные могут делать в парках что хотят: пересекать никак не обозначенные их границы, навсегда уходить из парка или навеки селиться в нем. В основу идеи создания парков и была положена мысль о том, чтобы зверь чувствовал себя там совершенно свободным.
Единственный заповедник, окруженный (правда, всего лишь с двух сторон) забором,— это Национальный парк Найроб. Прямо к его территории подходят кварталы современного города, с полумиллионным населением, восточную границу парка образует оживленное шоссе, связывающее кенийскую столицу с главным восточноафриканским портом Момбасой. Тут, конечно, забор необходим и для людей, и для зверей. До тех пор пока его не построили, найробийские газеты имели возможность почти еженедельно печатать «экзотические» фотографии — автомашины, разбившиеся при столкновении с зебрами и гну.
Но зачем же тогда ворота? Для людей и от людей. Созданные для охраны животных в их естественной среде обитания, парк в условиях Восточной Африки, очень скоро приобрел и новую функцию. По мере развития туризма парк все больше превращался в коммерческое предприятие. Въезжающему в него туристу порой невдомек, что ворота, под которыми он фотографируется, построены исключительно для того, чтобы взять с него мзду. Турист никогда не задумывается о том, что, даже если парк огородить пятью или шестью рядами колючей проволоки, ни слона, ни жирафа такой барьер не остановит. В то же время турист в заповеднике, как и везде в Африке,— пленник дороги. У него нет возможности миновать ворота, разрешающие ему ехать по дороге. В противном случае его автобусик, не проехав и сотни метров, застрянет в густом буше или среди завалов камней.

Есть, конечно, и другой тип посетителей заповедников. Это люди побогаче, которые могут позволить себе поездку не в коллективном автобусе, а в индивидуальном ленд-ровере, или живущие в самой Кении европейцы, имеющие машины повышенной проходимости. Конечно, они могут оторваться от дороги, миновать ворота и въехать в парк, где им заблагорассудится, что запрещено законом. Но тут уже, как правило, вступает в силу инстинкт самосохранения. В отличие от туриста, сидящего в автобусе и не ведающего об опасностях парков, эти «вольностранствующие» знают, что такое африканский буш. Если вы сталкиваетесь лицом к лицу с раздраженным слоном на дороге, у вас есть немало шансов удрать от него на своей машине. Но если такая встреча произойдет среди нагромождений туфа или в зарослях акаций, где ленд-ровер ползет со скоростью пять километров в час, ваша судьба зависит исключительно от доброй воли слона.
Администрация парков не запрещает людях, предпочитающим смотреть на Африку не с обочины дороги, а уединяться от ненавистных им туристских автобусиков и оставаться наедине с животными посреди буша. Но для таких посетителей парка в будке у ворот есть специальная книга, где они помимо общих для всех сведений указывают еще и дополнительные: «Дата выезда из парка», «Ворота, через которые будет покинут парк». В заповедниках с особо плохими дорогами и «опасной звериной ситуацией», например в горном парке Кения или в огромном кишащем зверями Меру, аскари обязаны особенно внимательно следить за датами выезда. Если через тридцать шесть часов после объявленного времени ваша машина не проследовала ни через одни ворота, на ее поиски посылаются служители парка. Вот почему все (за исключением злостных браконьеров) выбирают дорогу, ведущую через ворота.

Миновав ворота резервата Самбуру, посетители едут по красной, лишенной асфальтового покрытия дороге. От множества машин, поднимающих пыль, придорожная растительность покрыта густым красным налетом. Первые километры не радуют обилием зверей, особенно если въехать в парк днем, когда почти все его обитатели, прячась от солнца, забираются в заросли в поисках тени. Найти ее, правда, нелегко, потому что зонтичные акации и кан-делябровидные молочаи, преобладающие на равнине Самбуру, образуют светлый полог, почти не защищающий от полуденного зноя. Лишь около четырёх часов вечера, за два с небольшим часа до наступления сумерек, у дороги показываются табунки зебр и одиночные грациозные антилопы герунаки, перебегающие дорогу под самым носом машины. Любопыт-ные сетчатые жирафы, задрав головы над зонтиками деревьев, приветливо помахивают хвостами туристам, спешащим в гостиницу до наступления темноты.
Предупредительные портье-африканцы уже поджидают посетителей. Вынув из машины багаж, они провожают их в номер. Вместе с портье рядом с туристом важно шествует служитель парка в зеленой форме с допотопным шомпольным ружьем на плече. Никто не помнит, когда в последний раз применялось это ружье, однако вооруженный аскари создает колорит, который так нравится туристу.
Войдя в номер, портье обязательно спустит над кроватью противомоскитную сетку (хотя в аридных районах Кении нет комаров) и опрыснет комнату инсектицидом, призванным предохранить туриста от прочих вредных африканских тварей. Все это также производит соответствующее впечатление на жаждущего «настоящей Африки» посетителя.

Все гостиницы в восточноафриканских заповедниках называются лоджами. В английском языке это слово означает охотничий домик, временное жилье. Туристу, покупающему где-нибудь в Лондоне или Чикаго тур по Кении, это название как бы обещает, что он будет жить в Африке чуть ли не в таких же условиях, как и первопроходцы: маленькая хлипкая хижина посреди буша, кишащего носорогами и львами. В действительности же лоджии в кенийских парках — это солидные сооружения со всеми удобствами, причем самые современные, построенные в семидесятых годах гостиницы, например «Нгулиа лодж» в Цаво, представляют собой строения, которые сделали бы честь любому городу.
Но вот лоджии в Самбуру больше всего соответствует подлинному смыслу этого слова. Туристов поселяют здесь в небольших деревянных коттеджах под соломенной крышей. В коттедже две изолированные комнаты, каждая на двух человек. Внешне эти строения неказисты, внутреннее же их убранство сочетает в себе продуманный утилитаризм с подчеркнуто «дорогой» простотой. Отличительная черта всех кенийских лоджей — удивительно умелое использование местных материалов, приспособление предметов традиционного африканского быта к потребностям современного интерьера. Стенки обшиты порой необструганными досками, но доски эти — тиковые или палисандровые. На стенах — картины-аппликации из банановых листьев или шкур антилоп, на полу — цветастые циновки из пальмы рафии, на потолке— лампа с абажуром из калебаса (полой тыквы), на тумбочке — ночник, украшенный бисерными орнаментами самбуру.
Коттеджи находятся в 20—30 метрах друг от друга, они цепочкой выстроились на берегу реки Эвуасо-Нгиро, скрытой зарослями галерейных лесов. Примерно десять коттеджей с одной стороны, десять — с другой, посредине — ресторан и общий холл, в котором уже начинают собираться принявшие душ и смывшие с себя красную дорожную пыль туристы.

Холл этот, как и вообще лоджия «Самбуру», удивительно удачно расположен. Из него можно попасть в ресторан и под навес, устроенный на сваях над медленно текущей Эвуасо-Нгиро. В полном смысле этого слова вы сидите над рекой, сидите со всеми удобствами в кресле, попивая ледяной джин с горьковатым тоником, обмениваетесь первыми впечатлениями с соседом и наблюдаете, что происходит на противоположном берегу, выхваченном из темноты сильными прожекторами.
Если вы приехали в Самбуру в сухой сезон, когда Эвуасо-Нгиро служит единственным источником воды для всего живого в заповеднике, на том берегу, всего лишь в тридцати метрах от холла, можно наблюдать интересные сценки. Обеспокоенные яркими про-жекторами, долго не могут успокоиться бабуины, перекочевавшие из высохшей саванны в зеленые галерейные леса. Иногда какой-нибудь бабуин, ослепленный светом, замешкается у воды и не заметит, как из нее появится зубастая пасть крокодила. Молниеносный рывок — и обезьяна уже в его пасти. Боже, какой шум поднимается тогда на деревьях! Кажется, все обезьянье население оплакивает жизнь своего товарища. Но вот бабуины как по команде исчезают, и над лесом, над рекой повисает мертвая тишина. Потом лес как бы расступается, и из его загадочных дебрей появляются, так ничем и, не нарушив тишины, гигантские силуэты слонов. Они жадно набирают хоботами воду, отдыхают, потом опять пьют.
Утолив жажду, гиганты не сразу поворачивают обратно. Они подолгу стоят и смотрят на противоположный берег, где в висящем над рекой стеклянном холле, словно в клетке, сидят люди. И тут некоторые туристы впервые начинают понимать, что африканский парк — это не зоопарк и что здесь в какой-то степени люди и звери меняются ролями. Потом слоны столь же беззвучно скрываются в лесу, а люди, послушные зову мелодичного ксилофона, которым метрдотель созывает их к трапезе, отправляются в ресторан.
В убранстве ресторана преобладает все тот же местный колорит, приспособленный к размерам большого зала. Здесь уже появляются шкуры зебр и львов, смотрящие со всех стен головы носорогов и буйволов, черепа слонов у каминов. Единственно, где нет ничего экзотического,— это меню кенийских лоджей. Влияние Африки сказывается здесь лишь в ломтиках папайи, дольках манго или кружках ананаса, которые лежат на общем столе.

В ресторанах при лоджах посетитель не может заказывать блюда по своему вкусу. Ему подают нечто вроде комплексного обеда. Стройные официанты-самбуру, совсем недавно сменившие копье морана на поднос, разносят блюда традиционной английской кухни: протертый суп, жареную рыбу в тесте, ростбиф, пудинг, сыр, кофе. Если вы попросите чай, все будут необычайно удивлены. И не верьте тем, кто рассказывает о зебровых бифштексах или рагу из гиппопотама, подаваемых в ресторанах лоджий. Это было бы кощунством в заповеднике, охраняющем четвероногих.
Но турист доволен и протертым супом. Он ест все подряд, ни от чего не отказываясь и лишь давая повод для размышлений, как можно сохранить поджарую английскую фигуру, проглотив в девять вечера шесть блюд. Он хочет не только увидеть в Африке все, что можно, но и съесть все, что можно.
У нас бытует мнение, что в подобные сафари ездят преимущественно богатые люди, чуть ли не миллионеры. В действительности же основной клиент туристских компаний — заурядный обыватель: среднего достатка лавочник, клерк, супружеские пары пенсионного возраста и вдовы. Последние, особенно американские вдовы, обычно составляют больше половины туристских групп.
Вдовы эти на редкость говорливы и порой, не дожидаясь вопросов, сами рассказывали о том, почему они пустились в путешествие. Получалось, что из-за дороговизны жизни в Соединенных Штатах путешествие в Африку, где питание и сервис намного дешевле, приносило им даже определенные выгоды. «Ведь здесь мясо почти в три раза дешевле, чем в Небраске!» — этот восторженный довод всегда можно услышать за ужином, когда вдовы поглощают пятое блюдо. Конечно, чтобы дешевизна мяса компенсировала стоимость дороги из Америки в Кению, здесь надо прожить не одну неделю. Поэтому многие вдовы оседают надолго и проникают всюду. В каких только заброшенных уголках Африки не встречал я американских вдов, всегда аккуратненько завитых, напудренных, наутюженных...
Поставленный крупными компаниями на поток туристский бизнес действительно сотворил чудо. Парадоксально, что простому пассажиру, летящему по делам из Найроби в Лондон, билет обходится дороже, чем туристу весь тур, то есть перелет по тому же маршруту в оба конца плюс десять дней путешествия по Африке. Причина этого кроется в прекрасной организации путешествия в Кении. Обыкновенный пассажирский самолет Лондон — Найроби порой летит наполовину незагруженным. Туристская же компания, набрав 180 человек, желающих посмотреть национальные парки Кении, арендует у авиакомпании тот же самолет, гарантируя стопроцентную загрузку, но за это получает сорок процентов скидки. На тех же условиях («мы вам — стопроцентную загрузку, вы нам — максимальную скидку») поддерживают туристские компании отношения с гостиницами, ресторанами, транс-портными агентствами, магазинами по торговле сувенирами и т. д.

Ну, а богатый турист? Миллионеры, кинозвезды и титулованные особы? Для них показной комфорт лоджей кажется убожеством. Их раздражает общество вдов и сутолока автомашин на дорогах парка. Они хотят быть наедине с Африкой, почувствовать ее подлинный аромат. Миллионеры поэтому живут... в палатках.
В Самбуру, например, как и в большинстве других заповедников, существует кэмпинг сайд — место, где можно разбивать палатки. Это не одна площадка, а несколько изолированных друг от друга обширных участков, расчищенных от древесной расти-тельности. Поскольку миллионеров не так уж много, в кэмпинг сайд обычно живут хиппи, не имеющие двадцати долларов в сутки на оплату жизни в лоджии, или люди, не желающие обременять себя условностями существования в гостинице. К таким относился и я, всегда стремившийся ночевать просто в машине.
Как-то я приехал на одну такую площадку в Самбуру, когда уже начало темнеть. К моему удовольствию, никого больше там не оказалось. Я было принялся разводить костер, когда на площадку въехал лендровер.
Сулейман Хассан, профессиональный охотник на слонов, с которым я был давно знаком, помахал мне из кабины рукой.
— Послушай, у меня капризные клиенты. Они зарезервировали еще в Найроби именно эту площадку. Будь другом, перейди на другую.
- А почему не наоборот, если я уже обосновался здесь?
- Это кэмпинг сайд три, клиент любит это число.
Довод, конечно, был веским, и я, не имея никакого желания портить карьеру Сулейману, переехал на соседнюю площадку.
Часа через два из кромешной темноты показались яркие фары, заставившие меня чертыхнуться: сидя в машине, я перематывал фотопленку, которая, конечно, теперь погибла.
— Добрый вечер,— узнал я голос Сулеймана.— Мои клиенты приглашают тебя на ужин. Они уже месяц ездят вместе и изрядно надоели друг другу.
— Что за клиенты?
— Американцы. Один возглавляет крупнейшую в Штатах юридическую контору, другой имеет несколько гостиниц в Калифорнии.

Я еще раз чертыхнулся по поводу засвеченной пленки, осведомился, не стоит ли нацепить галстук поверх моей пыльной ковбойки, и вскочил в кабину к Сулейману. Площадку, посреди которой всего лишь три часа назад я разводил костер, нельзя было узнать. Шесть столбов с яркими газовыми фонарями освещали целый городок, словно по мановению волшебной палочки выросший в саванне. Три огромные разноцветные палатки с террасами, кухня под прозрачным пластиковым колпаком, туалеты, душ, ванная, яркие тенты над креслами, большой навес над отлично сервированным столом... В дальнем углу площадки — два огромных крытых грузовика, на которых был доставлен весь этот скарб, и человек десять африканцев, возившихся у костра.
Мы познакомились. Оба сухопарых джентльмена высказали свое изумление, что встретили русского в кенийской саванне. Я парировал тем, что встречал американских вдов даже на Байкале. Потом один из джентльменов, вспомнив о том, как он был в Москве, хлопнул себя по лбу, потянул меня под навес, где помимо стола стояли два холодильника. Один из них служил баром. Мистер покопался в нем и, издав радостный возглас, повернулся ко мне.
— Вы, наверное, не ожидали, что американец посреди африканского буша будет угощать вас русской водкой? — торжественно произнес он.—Сто-лиц-най-я. Корошо!
Да, бутылка нашей «Столичной» тоже оказалась в баре любителей комфорта, направляющихся в Судан стрелять слонов.
Повар-африканец в белых перчатках подал нам черепаховый суп и жаркое из дикобраза, добытых где-то по дороге. Поблагодарив хлебосольных любителей числа «три» за ужин, я пошел к костру, где Сулейман играл с африканцами в карты.
— Во что обходится такое сафари? — спросил я его.
— Двести пятьдесят фунтов в день,— ответил он.
Двести пятьдесят фунтов — это больше пятисот долларов. За такие деньги американская вдова может прилететь по туристскому туру из Нью-Йорка в Найроби и в течение целого месяца не отказывать себе в мясе и созерцании слонов. Что же касается официанта-самбуру в лоджии, то ему, чтобы заработать такую сумму, надо разносить протертый суп и пудинги целых два года.

Холодно... Неправдоподобно холодно для места, лежащего между экватором и первым градусом северной широты, притом не в горах, а на равнине, еще вчера дышавшей жаром, сухой и пыльной. Без пяти шесть утра... Солнце еще не вышло из-за горизонта, хотя его рассеянный свет уже прогнал кромешную ночную тьму, проявив на фоне бесцветного неба силуэты ветвистых дум-пальм, склонившихся над Эвуасо-Нгиро. Спавшие на их макушках обезьяны пробудились и начали свои будничные распри. Вставать не хочется, но надо. Первые утренние часы, пока еще прохладно, пока на траве лежит роса, а солнце не раскалило землю,— лучшее время для поездок по парку. Нет утомительной жары, притупляющей восприятие мира, да и весь мир в эти часы утренней свежести полон жизни. Звери встречают восход на ногах и не возражают против того, чтобы показать себя людям. Надо, вставать...
Красный краешек солнца показался над подернутой дымкой тумана саванной. Семь — десять минут, и вот уже огромный пылающий круг лежит на земле, кажется, совсем недалеко, за причудливыми кружевами зонтиков акаций, изящно подставивших первым лучам свои тонкие, усаженные колючками ветви. Загомонили птицы. Резерват Самбуру считается раем для любителей орнитофауны. Иногда в засушливые сезоны из заповедника почти полностью исчезают крупные звери. Но пятьдесят — шестьдесят видов птиц вы всегда можете насчитать, прогуливаясь возле лоджии.
В четверть седьмого в номер приносят обязательный английскдй чай с молоком. Выпив его и умывшись, туристы устремляются к своим автобусам и под предводительством опытных проводников, вооруженных все теми же шомпольными ружьями, едут по парку. К половине седьмого в лоджии не остается никого, кроме обслуживающего персонала. Двенадцать — пятнадцать автобусиков и две-три индивидуальные машины разъезжаются по парку. Автобусы ездят по своему маршруту и строго по расписанию. Весь парк разбит на пронумерованные квадраты, и если первый автобус выехал в квадрат ЗА, а второй — в ЗВ, то через десять — пятнадцать минут они поменяются местами. Квадратов в парке много, однако, туристов везут лишь туда, где есть какая-то достопримечательность. Такие квадраты имеют и свои собственные названия.

Так, например, Бафалло-спринг — это источник, у которого почти всегда можно увидеть по утрам стадо буйволов. Пыльные склоны Мерти эль-Дебри — излюбленное место носорогов. Болота Ловамара Лагга — обитель бегемотов, заросли дум-пальм вдоль Кил- таман Лагга — прибежище ищущих тени слонов, холмы Лова-мара, покрытые вечнозелеными зарослями колючек— пастбища жирафов. Крупные животные, как правило, привязаны в парке к определенному ландшафту, у них есть свои излюбленные места, и поэтому опытный человек без труда может найти их. Кроме того, встретившись в парке, проводники обмениваются не только приветствиями, но и информацией о том, что произошло за ночь. В таком-то квадрате прайд львов задрал буйвола, в таком-то мамаша гепард со своими котятами устроилась под большой эуфорбией греться на камне, в таком-то страусы устраивают свои брачные танцы. В результате через какой-нибудь час все проводники знают о новостях, подмеченных их коллегами, и безошибочно везут свои группы посмотреть тех или иных животных.
Но для самих туристов все это остается тайной. У них складывается ложное впечатление, что огромный заповедник Самбуру буквально набит зверями и что, куда ни поедешь, всюду их ожидает сюрприз, всюду стада слонов и всюду львы раздирают буйволов. К десяти часам, когда начинает припекать солнце и исчезают звери, турист уже успел вдоволь насмотреться и истратить весь запас фото- и кинопленки. Правда, он не видал леопарда, но всем известно, что эта великолепная кошка предпочитает ночь. О геренуке и дик-дике, ради которых стоит приехать в Самбуру, туристы даже никогда и не слышали, а опытный проводник, уже усвоивший вкус своих клиентов, так и не дал себе труда поискать их. В общем, турист в восторге, он переполнен впечатлениями, к тому же зверски хочет есть, поскольку утренний чай с молоком не самая сытная пища. К десяти утра автобусы возвращаются в лоджию, и туристы, побросав свои камеры и наскоро умывшись, набрасываются на завтрак. Он начинается с фруктов и соков, затем — корнфлекс с молоком, овсяная каша или яйца в любом виде, чай или кофе с поджаренным хлебом, джемом или медом. Не смотрите в меню, ничего иного там никогда не бывает.

Час туристы отдыхают, делятся впечатлениями, кормят слетающихся отовсюду птиц и вопреки протестам персонала гостиницы угощают бананами обезьян, которые нагло скачут по холлу, проникают в открытые окна ресторана, бьют там посуду и воруют все, что только может переварить обезьяний желудок. Наиболее энергичные туристы вновь усаживаются в автобус и едут в парк, но гиды, уже исполнившие утром свой долг и получившие чаевые, отнюдь не склонны опять колесить по парку. Они направляют автобусы в те места, где заведомо нет зверей, и, разморенный жарой, быстро потерявший всякий интерес к флоре и фауне, турист начинает проситься в гостиницу.
Еще одна забава, которую заповедник Самбуру может предложить туристам,— игра проворных мангустов. Когда солнце приближается к зениту, мангусты почему-то слезают с деревьев и устраивают на зеленых лужайках между коттеджами настоящие представления. С неописуемым проворством носятся эти небольшие, немного напоминающие белок зверьки друг за другом, бесстрашно забираются на людей, распушив хвосты-парашюты, прыгают с крыш коттеджей на усыпанные лиловыми цветами кусты бугенвиллей...
Однако долго наслаждаться играми мангуст нет времени.
В час туристы усаживаются обедать, а портье укладывают их чемоданы в автобусы. К этому времени к лоджии стягиваются нарядившиеся в красные тоги самбуру с копьями. Африканцы живут напротив, в поселке для служителей парка и гостиницы. Они фотографируются в обнимку с туристами, те платят шиллинги, самбуру расточают очаровательные улыбки. В два часа автобус покидает лоджию и направляется к воротам парка, тем самым воротам, что обходятся без забора. Знакомство с «дикой» Африкой и «кишащей зверями» саванной заканчивается. А навстречу уезжающим уже катит из Найроби вереница других автобусов...
Лоджия, да и весь заповедник, на два-три часа пустеет. Остаются лишь две-три машины, владельцы которых знают Самбуру как свои пять пальцев, были в заповеднике не раз и отдают себе отчет, зачем они остались на сегодня.

Чего не увидел, не почувствовал турист во время хорошо организованного, прошедшего без сучка и задоринки, без единой незапланированной остановки сафари по одному из интереснейших парков Кении? Он не почувствовал и не увидел настоящей Африки. Побывав в заповеднике, он не понял, что такое настоящий восточноафриканский парк — нетронутый, отданный диким зверям огромный кусок девственной саванны, а не аттракцион на природе, функционирующий как коммерческое предприятие.
Национальные парки и резерваты — это, бесспорно, самое интересное, что есть в Кении. Только здесь, в больших заповедниках, сохранилось отдаленное подобие той фауны, которая еще каких-нибудь восемьдесят лет назад существовала в Восточной Африке повсюду. Ведь еще в начале века, в первые годы после открытия железной дороги Момбаса — озеро Виктория, европейские колонисты умудрялись убивать из окна вагона десяток слонов за четверть часа. И именно отсюда, из района Самбуру, в Момбасу доставляли с каждым караваном две-три тонны слоновой кости.
Укрывшихся сегодня в заповедниках крупных зверей намного меньше. В Самбуру, например, вряд ли наберется сотня слонов, их бивней не хватит даже на один средней руки караван конца прошлого века. Турист же, которого гиды возили по определенным местам, где только и можно увидеть зверей, уехал из Самбуру, уверенный, что резерват кишит животными.
Кенийские парки великолепны. Только здесь можно почувствовать неописуемое наслаждение быть один на один с подлинной Африкой, испытать прелесть смешанного чувства любопытства, страха и восхищения, которое, наверное, ежедневно испытывали наши предки, сталкиваясь с природой в ее первозданном состоянии. По-моему, только здесь, рядом с трубящими слонами или резвящимися гепардами, цивилизованный человек может испытать всю прелесть почти нетронутой природы, почувствовать себя хозяином собственной судьбы.
Вне заповедников животные боятся человека. Возле дорог, пересекающих кенийский север, вы не видите зверей не потому, что их вообще нет в этом районе. Здесь их гораздо больше, чем в любом заповеднике. Но кенийский север — это огромные охотничьи угодья, где разрешен отстрел животных по лицензиям и где, пользуясь отсутствием контроля со стороны властей, еще прекрасно чувствуют себя браконьеры. Человек и смерть — это синонимы для зверей, живущих вне заповедников Кении.

Туристы едут по резервату Самбуру, и их автобус то и дело притормаживает: зебры и антилопы не желают уступать дорогу. Но если бы турист отъехал от парка всего лишь на десять километров и, взяв бинокль, понаблюдал, как ведут себя те же зебры и антилопы, он бы увидел совсем другую картину.
Как только автомашина попадает в поле зрения зебр или антилоп, они бросают все свои дела и начинают пристально наблюдать за ней. Стоит машине остановиться, как животные приходят в движение, увеличивая расстояние между собой и дорогой. Машина свернула в их сторону — зебры и антилопы рысцой потрусили прочь. Из машины показался человек — они молниеносно перешли в галоп. Звери прекрасно осведомлены об охотничьих законах. Они уже давным-давно разобрались, что человек не стреляет из машины {это строжайше запрещено кенийским законодательством). Поэтому, хотя зверей на кенийском севере много, добыть разрешенное лицензией количество ориксов и буйволов не так-то легко. Животные не подпускают к себе на расстояние выстрела, порой по нескольку дней приходится крутить-ся по равнине, а на горизонте, куда ни глянь, видны огромные стада.
Звери поумнее, особенно слоны и крупные кошки, преуспели в понимании человеческих порядков еще больше. Не раз я слышал: многие звери отлично усвоили, что в парке им не грозит опасность, а вне парка грозит, и прекрасно знают невидимую границу, разделяющую зоны жизни и смерти. Честно говоря, я не верил в это.

В страшный для всего кенийского севера 1970 год, когда невиданная засуха выжгла всю растительность, я ездил по Самбуру с директором службы национальных парков Кении Д. Олинде. В резервате сложилась крайне сложная обстановка. От голода погибло немало зебр и антилоп; почуяв добычу, с севера, где было еще суше, в парк перекочевали стаи гиен и шакалов, резко возросло львиное население. Выжившие антилопы и зебры, собравшись в два огромных стада, ринулись на юг, в зеленые предгорные районы, а хищники остались «не у дел». Львы начали терроризировать слонов, которые, съев все, что годилось в пищу во внутренней части резервата, переселились в узкую полоску галерейных лесов вдоль Эвуасо-Нгиро. Не проходило ночи, чтобы в зарослях дум-пальм не разыгрывались шумные схватки между толстокожими гигантами и голодными «хозяевами» буша. Слоны, как правило, выходили победителями; служители парка чаще всего видели израненных львов и лишь однажды — тушу слона, которую раздирали около двух десятков львов. Но вскоре слоны, обглодав все, что мог достать их хобот, начали валить деревья. Единственный зеленый оазис резервата Самбуру, полоска галерейных лесов вдоль реки, оказался под угрозой уничтожения. Парковая администрация начала поговаривать о необходимости отстрела части слонов, пока они, уничтожив всю растительность в парке, сами не погибли от голода. У границ резервата было подстрелено несколько «чужих» слонов, пробиравшихся с выжжен-ного севера в парк, к реке.
Под шумок активизировались браконьеры. Полуголодные, обиженные львами слоны в резервате неожиданно увидели врага и в человеке. Несколько неприятных инцидентов (слоны начали гоняться за автобусами, а по ночам в поисках зелени разгуливать между коттеджами) вынудили администрацию временно закрыть резерват для посетителей. В это время Д. Олинде и пригласил меня в заповедник.
Мы въезжали в резерват, когда справа, с незаповедной стороны, из серых колючек акации показалась огромная слониха, а за ней — стадо слонов голов в пятнадцать. Наш лендровер катил со скоростью шестьдесят миль в час, и никто из нас не сомневался, что мы можем проскочить этот участок дороги задолго до того, как на него выйдут слоны. Однако слониха, очевидно, пребывала в расстроенных чувствах и, угрожающе расставив уши и задрав хобот, внезапно выскочила на дорогу. Видавший виды водитель растерялся. На пыльной песчаной дороге он слишком резко нажал на тормоза, лендровер развернуло, и густое облако красной пыли скрыло нас от слонихи.
Очевидно, скрежет тормозов и проделанный лендровером рискованный пируэт испугали нашу преследовательницу. Не теряя времени, мы понеслись прочь от слонихи и остановились, проехав с пол километра. Когда пыльное облако рассеялось, мы увидели слониху, стоявшую поперек дороги метрах в ста от нас. Стада не было видно. Чуть помедлив, она быстро пошла назад и, свернув на не заповедную территорию, скрылась в кустах. Мы развернулись и медленно поехали по дороге, но вскоре вновь были остановлены слонихой, которую на сей раз сопровождал и самец. Отогнав нас, оба слона, расставив уши, загородили дорогу. Вскоре из зарослей быстрым, неровным, совсем не свойственным этим величественным животным шагом вышло стадо. Слоны тесно прижались друг к другу, в самом центре стада между огромными ногами живот-ных рысцой трусили два крохотных слоненка. Когда слоновая толпа достигла середины дороги, два загородивших дорогу гиганта предостерегающе подняли хоботы и грозно затрубили.

Но стоило стаду пересечь дорогу и оказаться на заповедной территории, как их поведение резко изменилось. Слоны-«сторожа», опустив уши, присоединились к остальным слонам. Животные, явно успокоившись, уже не прятались в кустах, а разгуливали вдоль обочины, вырывая покрытую красной пылью траву. Даже слоны-малютки вышли из-под прикрытия материнских тел. Свойственное слонам любопытство, я бы сказал, мудрая созерцательность, вернулись к ним. Мы проехали мимо стада, и никто из слонов даже и не подумал пугать нас. Они лишь проводили нас спокойным, полным чувства собственного достоинства взглядом.
Другой характерный эпизод наблюдал я на той же дороге несколько месяцев спустя. Две самки гепардов с семью крохотными, не больше десяти дней от роду, котятами перебирались в резерват. Одна грациозная пятнистая мать сидела вместе с молодняком на «незаповедной» стороне дороги, другая по одному таскала котят через дорогу в заповедник, оставляла их там в одиночестве и направлялась за следующим. Самка, сидевшая с котятами, выказывала явные признаки беспокойства. Стоило мне развернуть машину в ее сторону, как она, изготовившись к прыжку, злобно зашипела. Но на другой стороне дороги животные вели себя гораздо спокойнее.
Существуют две категории туристов. Одни воспитаны на романах времен работорговли, где описывались слоны, учиняющие по ночам набеги на мирные деревни, и гориллы, вынимающие из своих тел копья, пущенные в них человеком и метко бросающие их в обратном направлении. Такие туристы считают, что в Африке опасно, что она совсем не для прогулок. Именно такие туристы умоляют гида не приближаться к слонам и редко рискуют проехать по парку второй раз. Таких меньшинство. Вторая разновидность — это люди, воспитанные на книгах и брошюрах, написанных их предшественниками — туристами, познававшими африканские «дебри» вокруг лоджей. Как правило, эти посетители очень любят зверей, состоят членами общества охраны сиамских кошек или клуба любителей пуделей и поэтому считают, что звери, в том числе и африканские, тоже любят их. Таких большинство.
Когда в ожидании обеда они сидят в лоджии, захлебываются от впечатлений и умиляются собственной «храбростью», уверяя, что могли бы, если бы «не этот противный гид», подойти к слону и сняться с ним в обнимку, я всегда вспоминаю слова Ганса Шом- бурка. Это был «последний из могикан» в яркой плеяде профессиональных охотников на слонов, от его пуль пали десятки этих гигантов. В зрелые годы он стал ученым, первооткрывателем загадочных африканских зверей и, променяв ружье на кинокамеру, начал снимать документальные фильмы из жизни африканских «дебрей»; Так вот, этот самый Шомбурк, которого коллеги-охотники прозвали «Ганс — гроза слонов», пишет: «Я боялся слонов. Не отрицаю этого и никогда не отрицал. Нет ничего презреннее и опаснее бахвальства посетителей национальных парков, уверяющих, что они чуть ли не наклеивали почтовые марки на заднюю часть слонам, настолько они ручные. Такие хвастуны подвергают опасности жизнь несведущих и доверчивых людей».
А ведь несмотря на все предостережения, посетители парков устраивают иногда опасные эксперименты с крупными зверями. Уж если устраивать такие эксперименты, то одному, чтобы рисковать лишь собственной головой. Еще лучший вариант — пригласить двух надежных африканцев, имеющих заряженные разрывными пулями ружья и знающих повадки зверей. В таком случае можно даже рискнуть оседлать носорога — животное, как известно, на редкость недружелюбно настроенное к человеку, взбалмошное и свирепое.

Делается это так. Два африканца, держа наготове ружья, которые могут на месте уложить гиганта, медленно с подветренной стороны подходят к самцу носорога, имитируя нечто вроде свиста, издаваемого во время гона самкой. Носорог очень плохо видит, поэтому, если ветер не выдает людей, его удается обмануть. Несмотря на внешнюю грубость, самцы носорога знают, что такое ласка, и крайне чувствительны к ней. Это и используют африканцы. Подобравшись сзади к толстокожему гиганту и не спуская палец с курка, они деревянными прикладами начинают чесать носорогу возле задних ног. Минут через пять гигант начинает блаженно похрюкивать. Это означает, что носорог умиротворен и согласен на все.
Однако забраться на него — дело не из легких. Раздутый круглый живот мешает подтянуться на спину. К тому же засохшая грязь превращает носорожью шкуру в подобие терки, а сотни мух и клещей, спрятавшихся в складках его кожи и устроившихся на открытых кровоточащих ранах на животе, моментально начинают перебираться йа седока.
В общем, когда я наконец взобрался на спину этого отнюдь не приспособленного к верховой езде гиганта, не знаю, чьей крови - собственной или носорожьей — было больше на моих исцарапанных ногах. Если при этом носорог занимает удачную позицию, позволяющую скрыть за его массивными ногами орудующих прикладами африканцев, то получается фотография, ошеломляющая любого знатока Африки. Но столь близкое знакомство с крупными обитателями парков не нужно рядовому туристу.
Я не сторонник того, чтобы туристы испытывали острые чувства пассажира автобуса, переворачиваемого слоном. Бывают гораздо более прозаические, я бы сказал, милые, порой забавные, порой чуть грустные происшествия, позволяющие испытать свои нервы и почувствовать, что же такое «дикий хозяин буша».
Я вспоминаю такие встречи в кенийских заповедниках. Как-то целый день я возил по парку одного московского гостя, которому на следующий день надо было улетать домой. Мы видели всех зверей, которых можно повстречать в Восточной Африке, кроме слона. Мне было неловко за свои посредственные способности гида, но гость пребывал в хорошем расположении духа и говорил, что это даже интересно, что слона в Кении он «так и не приметил».
Около шести вечера я повернул машину к воротам и тут прямо на дороге увидел слона. Он только что закончил валить здоровенное дерево, которое на две трети перегородило дорогу, и теперь стоял, аппетитно уплетая зеленые листья. Мой гость был в восторге. Целых полчаса, пока, не спряталось солнце, он менял объективы на своем аппарате, снимая слона, который, словно позируя, принимал самые эффектные позы. Солнце зашло, гость перестал снимать, но аппетит у слона не убавился. Он продолжал объедать ветки, стоя как раз на той трети дороги, которая не была загорожена деревом. Мы подождали с полчаса — положение не изменилось. Я подъехал немного к слону, он не реагировал на это, а двигаться дальше было, наверное, опасно. Я начал сигналить, а когда стемнело — мигать фарами, но слон все стоял. Потом из ночи на дорогу вышел другой слон, вытащил дерево на середину дороги, встал напротив первого слона и тоже начал ужинать. Гость говорил, что ему надоели слоны, что он не хочет их видеть, но животным это было невдомек. Один из них продолжал есть, другой улегся у дороги и глубокомысленно наблюдал за нами. Гостю пришлось лететь в Москву следующим самолетом.

В другой раз я ездил прямо по бушу, недалеко от дороги, и вдруг под деревом обнаружил буйволовую тушу. Животное могли задрать только львы, и я решил дождаться их появления. Ждать пришлось часа три. Сначала из соседних зарослей появились три самки, потом — гривастый лев, еще две львицы и полдюжины львят. Львята сразу же через выеденное брюхо залезли в чрево буйвола, а взрослые кошки, урча и расталкивая друг друга, начали отдирать куски от туши.
Лев совершенно не опасен для человека, сидящего в машине, а сами львы в парках вообще не обращают на машины никакого внимания. Поэтому вскоре я пододвинул машину вплотную к туше, каких-нибудь три-четыре метра и тонкая стальная обшивка отделяли меня от львиного прайда. Вскоре пошел небольшой дождь, и львята, насытившись и не желая мокнуть, залезли под автомобиль. Потом дождь прошел, и львята, окончательно осмелев, взобрались на желтый капот «Волво» и растянувшись на нем, начали греться на солнце. Иногда они вставали и, стукаясь своими перепачканными кровью мордочками в ветровое стекло, с любопытством наблюдали за мной.
Около трех часов дня, когда небо очистилось от туч и солнце начало немилосердно припекать, львицы встали, урча позвали куда-то котят и покинули меня. Лев, как бы доказывая мне свою способность спать двадцать два часа в сутки, неподвижно лежал в кустах, и я, решив, что пора и мне уезжать, включил мотор. Лев даже не соизволил открыть глаза, чтобы попрощаться со мной.
Как только я выехал на дорогу и прибавил скорость, раздалось тарахтение: село заднее колесо. Я вылез из машины, открыл багажник и занялся обычными в таких случаях приготовлениями к ремонту. И тут в тридцати метрах от меня на дорогу приковыляли уже знакомые мне львята. Они плюхнулись у лужи прямо посреди дороги и жадно начали пить. Вслед за ними появились и львицы, устроившиеся у другой лужи. Конечно, лев — не слон, я даже на трех колесах мог без труда прогнать всех кошек с дороги. Но что будет дальше? Они спрячутся от меня в двадцати метрах в кустах и неизвестно, что решат делать, когда я вылезу из машины и начну менять колесо...

Я вновь залез в машину и принялся наблюдать за львами. Попив из лужи, львицы разлеглись во влажном кювете у дороги, а львята принялись за игры. Часа полтора я еще имел удовольствие наблюдать за ними: Потом на дороге появился зелененький «Рено» — сотрудник французского посольства в Найроби колесил по парку в поисках редкостной антилопы геренук. Взвесив ситуацию, мы решили, что лучше всего развернуть его «Рено» поперек дороги, отгородив таким образом меня от львов. Пока француз фотографировал вновь приступивших к играм кошек, я под прикрытием его машины менял колесо, также не без любопытства поглядывая на львов.
Антилопы... Какие милые безобидные создания, словно рожденные для того, чтобы восточные поэты воспевали их. Действительно, если сидя в машине можно не бояться даже льва, то об антилопах нечего даже и думать. А на практике наоборот. Еще не было случая, чтобы в кенийском парке машина задавила льва. Но столкновения автомобилей с антилопами — обычное явление.
У антилоп и зебр есть очень странная привычка. Если машина едет по правой стороне дороги, а животное стоит слева, то оно почти никогда не... отскочит влево, но почти всегда будет перебегать дорогу и искать убежища справа. Иногда подобные желания возникают у антилоп в самый последний момент. Машина уже поравнялась с ней, животное вдруг делает стремительный прыжок, настигает машину и пересекает дорогу. Опасно ехать по дороге, вдоль которой растут густые кусты. Водитель ничего не подозревает, и вдруг в полуметре от него, откуда-то сверху, из кустов вылетает огромная, нередко с корову, да еще увенчанная длиннющими рогами антилопа.
Так было и со мной, когда после успешного окончания концертного турне по Кении наших музыкантов - тогда ещё не народного артиста СССР Э. Грача, Аллы Малолетковой и В. Бельченко я повез их в Самбуру. Длиннорогий орикс, немного пропустив машину вперед, пошел ей наперерез. Удар о капот, громадная туша подлетает вверх, разбивает ветровое стекло и отскакивает куда-то в сторону. Орикса мы так и не нашли. Искореженная машина, лишенная ветрового стекла, далеко ехать уже не могла. Кажется, только тут мои спутники поняли, что с африканскими зверями, пусть даже с антилопами, пусть даже в заповеднике, шутки плохи. Особенно негодовал по поводу безрассудного поведения орикса Эдуард Грач. Еще бы немного, и его драгоценная итальянская скрипка сплющилась так же, как и мой шведский автомобиль...